А вот жабокваканья в офицерском клубе я не потерплю!

Ну, бгатцы, нет слов! ( рецензия на пьеску РАМа)

С.Челяев
Ну, бгатцы, нет слов!
(Л. Толстой.)

Есть чтение, которого невозможно предсказать - с замиранием юморных
пупырышков души листаешь новые строчки и промакиваешь слезы смеха мягким
платочком умиления и тихой, повизгивающей радости:-)))
Берегись, Володь, как бы к тебе мы не приклеили отсель великое погоняло
"Драматург"! А и достоин ведь, не отнять, не прибавить! Что скажу от имени и
себя, и Юрки? Требуем продолжения! Второго акта как минимум!!! Нафаня-а-а-!
Вернись! Мы тебя полюбили-и-и-и!!!

Ну, что можно сделать в ответ? Разве что разразиться скупой мужской слезой
воспоминаний - хохотал гомерически даже не только над текстом - более над
авторскими ремарками, ибо все близко и прочувствовано в свое время,
по-моему, именно в этом самом клубе - жаль только, в армейском ансамбле
солисток не полагалось...

И - несколько лирических строк. Прошу считать их в пересчете на граммы:
Володе - горилки, а Юре - "Ма-а-а-асковской". Очень верю, что однажды мы
встретимся воочию и как следовает поритепитируем, щедро смешав эти чудные
напитки с нашей "Казанской престижной"!
С праздником, Зёмы! За тех, кто в сапогах, пусть и только в снах!
Отставной ефрейтор объединенных родов войск обеспечения и охраны границы
Закарпатского военного, бля буду, округа - С. Челяев.

Легкость в мыслях.

"Шоколадом лечить печаль
и смеяться в лицо
прохожим" М. Цветаева.

Легкость в мыслях - совсем не грех,
Но как хочется раз - о, боже!
Обернувшись на чей-то смех,
Улыбнувшись, хлестнуть по роже.

Легкость в членах - большой успех
Ощущенье с пареньем схоже
Влезть на крышу, послать их всех
И плеваться, смеясь, в прохожих.

Ведь здесь важно - с чего начать
Что за ветры над нами дуют.
Шоколада вдавить печать
В чью-то морду, как в накладную.

И, расслабившись, улететь
Птицы легче и ветра пуще
И загадочно вниз смотреть,
Улыбаясь на всех живущих

Верить в слово и верить в звук
И мешая мажор с минором
Порождать наклоненьем рук
Строчки рек и аккордов горы

Изводить миллионы строф
Все единого звука ради
И ликуя - в конце концов
Снова вспомнить о шоколаде.

И вальсировать, и кружить
Закусив удила, дав стремя
И с одной только бабой жить
И балдеть от программы "Время".

Начинать наугад с конца,
Не краснея от строчек яда
А пылать только от винца
И от горького шоколада.

Легкость в мыслях - природы жар
И тепло его так незримо
Дым отечества - сладкий дар.
Вот еще бы поменьше дыма.

Дыма горечи, дыма слез
Затушуй легковесной кистью
И добавить немножко грез
И последних осенних листьев.

А отринув словесный дым
Шоколада изведав тонну,
Оттолкнуться от суеты
И шепнуть душе: ты - свободна.
********************

Приложение к фрагменту…

Вынужден признать, что герои нижеприведенной микропьесы вырвались из-под авторского контроля и зажили собственной жизнью, вставляя реплики, заранее не предусмотренные, и поступая, как им заблагорассудится. В виду того, что эта компания явно вышла за рамки выделенного ей пространства, пришлось переселить её в Приложение. В противном случае существовала опасность, что читатель просто забудет, о чём же, собственно, шла речь в этом фрагменте. А просто так расстаться со своими героями было уже жалко…

…-е лирическое отступление:

Когда это было? Во сне? Наяву?
или Железный аргумент
(Неоконченная пьеса для электрической гитары в одном прерванном акте)

Действующие лица:

1-й гитарист
2-й гитарист
3-й гитарист
Барабанщик
(музыканты безвестного самодеятельного армейского ВИА, молодые люди в возрасте примерно 20и лет, одетые в не очень чистую форму рядовых СА и кирзовые сапоги)

Солистки-вокалистки, они же жёны комсостава - молодые женщины (1-я - постарше и посерьёзнее, 2-я - помоложе и порезвей).

Пропагандист полка - майор СА, мужчина представительного вида, непонятно чем занимающийся в мирное время, но самим фактом своего существования опровергающий расхожее мнение о том, что всех, кого надо, сагитировали и распропагандировали ещё в Гражданскую. Известен демократическим отношением к рядовым и сержантам срочной службы, выражающимся в редких разговорах «за жизнь» в солдатской курилке.

Вечный завхоз - высокий худой мужчина неопределённого возраста; кажется, что он существовал всегда. Занимается абсолютно всеми вопросами в гарнизонном клубе, включая и творческие.

Знойный месяц февраль. На сцене клуба - все четыре музыканта армейского ВИА. В приятной прохладе пустого зала они чувствуют себя явно комфортнее, чем в это время на аэродроме. Для подготовки к конкурсу художественной самодеятельности, посвящённому очередной годовщине Советской Армии и Военно-морского флота, на 2 недели освобождены от выполнения непосредственных служебных обязанностей, и по этой причине слегка утратили чувство реальности. Дело близится к вечеру, поэтому несмотря на любовь к музыке, все уже утомлены бесконечными повторениями «Песни о Щорсе», «До отправленья поезда», «Берёзы белой» и местного фольклора – песни неизвестных авторов о доблестном и героическом труде авиационных техников. 1-я солистка-вокалистка сидит в зале и явно скучает.

2-й гитарист (2-й г.): Ну, что ещё сыграем?

3-й г.: А мне вот, наконец, удалось нормально послушать всю пластинку Тухманова «По волне моей памяти»…

1-й г.: Так изобрази!
3-й г.: (берёт гитару и начинает петь, довольно небрежно бренча по струнам): «Когда это было, когда это было, во сне, наяву…»

(1-й г. и 2-й г. внимательно слушают, потом начинют что-то нестройно подыгрывать.)

Барабанщик: ПописАл, как дети в школу!

Вбегает 2-я солистка-вокалистка, раскрасневшаяся, возможно, что и от мороза.

2-я солистка-вокалистка (с-в.): Ой, ребята, извините, я чуть-чуть задержалась. Мой муж не звонил? Если будет спрашивать – я целый день была с вами на репетиции.

Все (вразнобой): Да ладно, чего уж там…

Барабанщик (начинает мурлыкать под нос, как бы ни к кому не обращаясь): Таня, Таня, под качелями всажу…

(2-я с-в. садится рядом с 1-й с-в. и они начинают громко шептаться о чём-то своём, о женском.)

3-й г. (запевает другую песню): «Во французской стороне, на чужой планете…»

Ритм постепенно увлекает всех музыкантов, включая Барабанщика. Начинают песню с начала, уже более слажено аккомпанируя поющему.

1-я и 2-я с-в. продолжают громко шептаться о своём, о женском.

Все так увлечены, что не замечают, как в зал стремительно входит Пропагандист полка. Он с размаху плюхается на сиденье 1-го ряда, расстёгивает шинель хорошего сукна, разваливается и недовольно морщится.

Пропагандист полка (П. п.): Что это за х-х-х… (оглядывается на солисток-вокалисток) ерунду вы тут наяриваете?

Музыка мгновенно стихает, повисает неловкая пауза.

1-й г. (выпаливает): Самая популярная сейчас музыка, товарищ майор!

П. п. (постепенно заводясь и входя в раж): Да какая в п... (оглядывается на солисток-вокалисток) ... к чёрту популярная музыка! Родина вас временно освободила от несения службы, чтобы вы разучивали утверждённый репертуар, а не для…, для… (безуспешно пытается подобрать нужное, но приличное выражение). Как ответственный за идеологическую подготовку к конкурсу художественной самодеятельности…

(Солистки-вокалистки продолжают шептаться о чём-то своём, о женском, но уже на полтона ниже.)

2-й г. (максимально миролюбиво): Товарищ майор, да Вы послушайте!

Пропагандист полка: Да х… (оглядывается на солисток-вокалисток) что тут слушать! Вот утверждённый репертуар – это настоящая музыка!

3-й г. (из последних сил надеясь на неоднократно в прошлом демонстративно декларируемую демократичность начальства): Ну, о вкусах не спорят, товарищ майор!

П. п. (безапелляционно-угрожающе): Ещё одно слово – и будешь сидеть на губе!

Дискуссия как-то сама по себе иссякает. Солистки-вокалистки без приглашения поднимаются на сцену, продолжая на ходу шептаться о чём-то своём, о женском.
После непродолжительной подготовки довольно дружно, но не очень бодро все начинают петь:

Судьба моя, мечта моя, далёкие пути,
Да вечное движение, да рельсы впереди…

Пропагандист полка закуривает и уходит, видимо, в буфет, удовлетворённо кивая на ходу головой в такт.

Со сцены доносится:

Старый мотив железных дорог,
Вечная молодость рельсовых строк.
Кажется, будто вся жизнь впереди…

Неизвестно откуда на сцене материализуется Завхоз клуба.

Завхоз клуба: А вот жабокваканья в офицерском клубе я не потерплю!

(Отнимает у 1-го г. педаль-«квакушку».)

Песня прерывается.

Всё, п…ц (в смысле, занавес)

Рядовой Армии Меломанов

Юре, Володе, Михаилу, Наташе, еще не старому Арийцу, Виталию
и многим другим –
людям столь разным, что им пришлось изрядно потесниться в моей душе,
дабы вместить столько хорошего в столь малый объем.

Патефонные иголки под новогодней елкой

Несколько слов под Новый Год.

Сегодня мне исполнилось 43. Для 60-летнего это – фигня, для 53-летнего – некий соблазн оглянуться и прислушаться к себе тогдашнему, типа молодому. Это мне кажется так сегодня, 20 января 2003 года. Посмотрим, что будет дальше.
Когда думаешь в такие знаковые дни о вещах истинных, при этом всегда и неизменно вспоминаешь прошлое. Ненавижу слово «ностальгия». От него тянет какой-то сытостью, пожалуй, даже – пресыщенностью. Надо же - мы вспоминаем сегодня с душевным трепетом времена, когда стояли в очередях за едой, гневно презирали Его Конформистское Величество Телевизор и на всех перекрестках жизни пели и слушали в ответ о любви.
Да-да, вы не ошиблись – о Любви.
О чем поют сегодня на эстраде – не знаю. Если и о любви, то, скорее – как о некоем состоянии тела, уж больно физиологичны припевы… Для меня же Любовь всегда рядилась в иные одежды, нежели те, которые я в этой жизни уже смог охватить, осмыслить, более того – пощупать на предмет соответствия устоявшимся рамкам, канонам, традиции. Думаю, все-таки в жизни есть вещи, которые невозможно употребить. Как есть культура Служения, а есть – Обслуживания. Но речь – не о том, речь - о Традиции.

Много ли у нас осталось праздников? Загнем пальцы, друзья… И остановимся на первом и главном. Это – Новый Год.
Я люблю Новый Год. И этим, пожалуй, сказано все. У меня и елка иной раз доживает до моего дня рождения, распуская при этом нежно-зеленую поросль на концах каждой ветки – цветет, пусть даже и только – в ведре с водой. Но любите ли вы Новый Год так, как люблю его я? Предчувствую иронические усмешки, добрые улыбки и недоуменное пожимание плеч. Кто ж его не любит?…

В тот год – наверное, это был шестьдесят девятый или около того, на год позже – я на школьном вечере прорвался к открытому микрофону из радиоузла, с такой металлической сеточкой и нарезкой для гайки, и высоким, срывающимся фальцетом, еще не знающим мутаций и прочих взрослостей жизни, спел «А нам все равно». Одноклассники дружно жали мне руки: ну, ты им выдал! «Им»! Подразумевалось: учителям, родителям, еще кому-то, очевидно, кто запрещал нам чего-то или потенциально был способен это сделать. Помните, у героев Кассиля: я ненавижу начальство во всех трех видах – твердом, жидком и газообразном? Не верите? Но это тоже был дух свободы… Благо тексты тогда в открытую печатались на конвертах гибких пластинок…

А потом, придя домой числа этак 28 декабря, мы со старшим братом приступали к самому главному и вожделенному – дележу подарков. Тогда в школах на Новый Год давали совсем другие подарки – не было «сникерсов» или конфет под эзотерическим названием «Радий», зато было много шоколадок с вытисненным рельефом льва или сюжетов из сказок Пушкина. Плюс - всяческие шоколадные батончики и конфеты «Кара-Кум», «василек», «ласточка», несколько «крутых» - с вафлями, которые с двумя породами медведей и «ну-ка, отними!» у «красной шапочки». И, конечно, уйма карамелек всех цветов и мастей, которые оставались напоследок, когда съедалось самое вкусное. И с этим богатством нам предстояло жить и как-то выживать почти две недели новогодних каникул!

Проходил Новый Год, мы просыпались 1 января и сомнамбулически просиживали его в кругу семей у накрытых столов и телевизоров с «Голубыми огоньками», на которых не было нынешних оэртэшных телемаразмов с почти ненормативной лексикой – «Золушка! Стоять!!!» - и «вездессущими» всклокоченными «звездами» из небезызвестной эстрадной семейки Адамс и приближенных к оной. На голубых экранах все было чинно-бла-а-ародно, как говаривал незабвенный Георгий Вицин, и по утрам бы бежали к очередной серии «Капитана Тенкеша» или «Теней старого замка» - так, по-моему, назывался этот увлекательный фильм - чтобы узнать, когда же воочию появится таинственный Зеленый Охотник или что там еще задумали проклятые лабанцы, дабы извести обожаемых нами куруцев с непотопляемыми Бригадиром и Капитаном.
А потом наступал дневной перерыв в телевещании – вот ведь полезная была традиция! – и можно было погрузиться в чтение свежеподаренных родителями на Новый Год книг и прослушивание новых, новогодних же пластинок. И, как ни странно, для меня частенько это была музыка «демократов».

Кто, интересно, купил у нас дома пласт югославского АВС? Наверное, мой старший брат, кому же еще. С тех пор я знал, что такое «Хей, Джуд!», и кто его написал – не ради ли этой песни был куплен весь диск? – и не знал, есть ли эта пластинка еще у кого-нибудь, кроме меня?
По утрам я заводил «Терла баба лен», потом – «Волшебника», «Корабль Мэри» из репертуара Фогерти, «Приди ко мне» и еще много чего. «Хей, Джуд!»» я «экономил» – чтобы не затереть. А после АВС хотелось слушать тоже что-нибудь длинное, чтобы не часто менять пластинки, и наступала очередь «Песняров» – первый большой «пласт» настоящего ВИА, который вышел в СССР, если мне память не изменяет, и который был у меня. Рядом с ним в этом временном промежутке появились только «Самоцветы».
«Косил Ясь конюшину» как-то быстро не то чтобы приелась – вещь-то отличная, и она же не виновата, что ее так часто хотелось слушать! – но уступила место менее затертым и любимым песням. Странно, я так и не приучился произносить не то что «хиты» или там «боевики» – даже слово «шлягер» выговаривал с трудом. Что-то дешевое, шаромыжное мне слышалось в этом иностранном сочетании букв. Песня – она и есть песня, а если клевая – значит «вещь», «ништяк», или как у нас в Литве называли все хорошее одним словом – «файная». По-польски, да и на многих других языках это значит «красивая». А у нас, тогдашних русскоязычных пацанов в Литве 60-х и 70-х, так называлось все клевое. Были и еще варианты: «самый попс», «самый спец», «отвал». А вот выражение «поп-музыка» для нас было сродни наикрутейшему авангарду – слово «поп» фигурировал только на черно-белых «фотках» битлов, Би Джиз, роллингов, Манкиз и многих других наших любимцев. Помните на одном из фото Битлз надпись – «поп-музыка ренессанс»?
Больше всего я крутил «Рушники» и «Скрипят мои лапти». И, конечно, «Александрину». Ее пели на вечерах старшеклассники, уже поднаторевшие в украино-белорусском южно-славяноидном выговоре на «Червоной руте», «Водограе» и самоцветовской «Вербе». Эти же песни и крутились у меня дома возле елки, когда телевизор отдыхал, и все в моей семье читали что-нибудь новое. У нас в семье часто дарили друг другу на Новый год книги, благо тогда они еще былиJ. Телевизор вообще был порционный: у меня в программе телепередач было подчеркнуто карандашом все, что имело смысл смотреть, и как же мало было этих черточек на фоне «Ленинских университетов миллионов», которые иногда тоже смотрели от скуки, и телевестей с полей, где уже созрел какой-нибудь очередной озимый горох.

А потом заканчивались большие диски – хотелось все-таки слушать ВИА, а у них «пластов» еще пока не было, и начиналось время кручения миньонов. В «Кругозоре» тогда можно было найти «Дружбу» с Пьехой, которые «только мы с тобой одни на целом свете!», «Песняров» и «Самоцветов», и мои любимые «Веселые ребята» там тоже были. «Наклонилось вдруг небо ниже» - поскрипывала игла на синем гнущейся пластике. А моя мать в который раз смахивала слезу, сидя на диванчике возле колченого торшера с томиком Некрасова или Чехова и слушая, как Александр Лерман трагически выпевает: «О, мама, где же ты?!»

В те Новые Годы, как я сейчас вспоминаю, я крутил дома преимущественно гнущиеся синие и белые пластинки. Видимо, их производство было дешевле и оперативнее, и это производство быстрее откликалось на последние шлягеры. Потом уже эти песни выходили на виниле, а впервые дивный фортепианный пассаж – вступление в «Варшавском дожде» я услышал именно на гнущемся кругляше, постоянно грозившем как-нибудь перегнуться и стать негодным к воспроизведению слов и музыки, под которые отчаянно хотелось и жить, и любить, и даже – о, дураки-то! – взрослеть…

«Саласпилс» «Поющих гитар» я так и не услышал ни разу на виниле, зато синенькую пластиночку храню рядом с компактом и лонг-плеем ПГ. Хотя самой дорогой «гнущейся» для меня была все-таки красная «Люди встречаются» и «Легко влюбиться». Там на знаменитом фото «Веселых Ребят» отражена любопытнейшая тенденция того периода советских ВИА – непременно 4 гитары. Я и сейчас часто слушаю эти песни – они счастливо избежали любых испытаний временем, оказавшись ему неподвластными. А рядом с этой красненькой у меня всегда лежали «Дан Спатару. Из кф/ма «Песни моря»» и «Владимир Макаров «У меня беда со слухом, наступил медведь на ухо…».

Новый Год рубежа 60-70-х для меня – это, прежде всего, песня «О добрых молодцах и красных девицах». Она была такая зимняя, разудалая, заповедная. Странно, но я еще тогда, в 10 лет, вдруг остро, с каким-то щемящим волнением почувствовал: наверное, эта песня всегда будет меня тревожить… Так оно в итоге в жизни и вышло. Так оно и продолжается.
Хотя, конечно, и без пародий не обошлось. «В детстве, помню я, стырил три рубля у милой бабушки моей…». Помните эти денежки?

И, конечно, «Нет тебя прекрасней». Она как-то незаметно затмила для меня «Карлсона» – то солнце, затмить которое, казалось, было невозможно по определениюJ. Эта песня для меня, как и “Я к тебе не подойду” – те вещи, для которых у меня никогда не найдется нужных слов. Разве можно описать осень? А запах первого снега? Клейкой тополиной листвы?..

Я слушал «Сумерки» и вспоминал, как в телефильме басист, исполнявший эту великую песню, так высоко вверх держал гриф бас-гитары. А еще я вспоминал:
- Был один парень, и он как я любил и Битлз, и Роллинг Стоунз…
Потом я узнал, что это – песня из репертуара Джанни Моранди, а тогда эта песня с русским текстом была настоящим властителем моих дум. Нет – войне во Вьетнаме, говорила она, да – музыке и любви. Все остальное казалось наносным, неважным, второстепенным.
Я помню, как я шел домой после предновогоднего утренника с нарочито плохо закутанной красной рогатой бас-гитарой «Орфей» из болгарского Пловдива. Мы тогда взяли инструменты на каникулы – потренькать дома, а на самом деле – продлить ощущение кайфа от созерцания настоящих электрогитар, обладания ими! Пройтись с ними по улицам маленького городка, где на тебя будут при этом оборачиваться как минимум каждый второй твой одноклассник! И одноклассница, что тогда уже было немаловажно… А, может быть, тогда это было всепоглощающе? Вспоминаю, и хмель в голове бродит до сих пор, как первые выученные аккорды «Гёл» или «Люди встречаются».

А дома были «Скальды». «Расступитесь, люди, почтальоны едут…». Была елка, пахнущая теплой, одомашненной хвоей, тихо подрагивающие игрушки из тончайшего стекла, и было удивительное чувство единения со всем миром, в котором «люди письма пишут», и все так же, как и у нас, в СССР, хотя бы в области почтмейстерства и оперативности телеграфа. Слушаю сейчас эти песни – «Прелестна вьолончэлистка» или «Сказала – любишь жаворонков» – самую грустную для меня и одновременно светлую песню на свете – и мучительно ищу истоки этого света, этого обаяния, трепета душевного, который до сих пор порождают во мне эти звуки, эти соло гитар и вокализы, эти слова. Это ли ностальгия? Нет, это – то, что всегда было со мной и потому не требует усилия, называемого «воспоминанием». Вновь и вновь понимаю: мне не нужно погружаться в эту Глубину – иногда мне кажется, что в своей жизни я всегда скольжу по сияющей поверхности именно этой, именно такой Музыки.

Пока писал эти строки, в телевизоре запели концептуальные пацаны:
«С юга полными вагонами, золотыми погонами гордо дуют молодые ветра…»

Тут же живо представил себе эти ветра, как они «дуют вагонами», покрутил на языке, в уме, прикинул на пальцах – не срослось… С «погонами» вышло еще хуже – как ими можно дуть? Надо бы над этим «много думать», но – не хочется. Видимо, нет самого предмета для размышлений или бесед.
Видимо, в Жизни - под эти слова нынешних песенок, под эти барабаны - тоже есть некий смысл. Им виднее. Слава Богу, что у нас не поднимается рука осуждать. Так, плюем на эти глупости, лишь изредка, вздыхая за праздничным столом о песнях, что будут петь нынешние ребятки лет через тридцать на вечеринках. Наверное, петь особо не будут, поскольку пока нечего; в лучшем случае – будут ностальгически крутить «сидюки»… За столом. По очереди – кто в молодости от какой песни «прикалывался». Гитары-то, чтоб самому сыграть, ныне не в фаворе.

«От солнца летнего земля цветет. Мальчишке весело, и он поет». Вот и все, весь, казалось бы, нехитрый рецепт тогдашней музыки. Назови сегодня громко название «Голубые гитары» – какие смешки посыпятся из стана молодых?! Что ж у них так наболело-то с этим? Увы, все только по поверхности. Пена…
Забавная штука – нынешняя подростковая эстрада. Незаметно и без повода вдруг Любовь ее покинула. Или измеряется она там в неких иных категориях. Слышал несколько лет назад «хит» «Двадцать сантиметров любви». Однако, тенденция. Но – больно уж простые движенья души. Они поют – нас не догонят. Ну, я-то уж точноJ.

А музыку в детстве я слушал на стареньком радио «Урал» с круглым зеленым индикатором и проигрывателем под крышкой. В лапку звукоснимателя вставлялась патефонная же игла из маленькой зеленой коробочки. Они терялись у меня во множестве, эти иглы, и я потом частенько находил их в щелях между половицами вместе с зелеными, елочными. Потому, наверное, и многие песни перемешались у меня с Новым Годом, запахом хвои и тихого позвенивания игрушек. Я слушаю эти песни и сейчас, на волнах своей памяти. Я верен им. Для меня «Проводы» – не горестные, «Тебе, я знаю» – не все равно, осень, входящая в Варшаву, не пророчит ни бед, ни зим, и расставаний уже давно нет, и – не только без причин. Я научился верить в «добрые приметы», не верю, что «молодо - зелено», знаю, что «облака плывут большие» и сами с удовольствием смотрятся в реку. Реку, по которой уже давно несет меня течение, и я плыву по ней, не делая над собой усилия, не напрягаясь, что запомнить слова и мелодии, навеваемые этой рекой времени. Рекой, которая никуда не утекает, а вращается по кругу со скоростью 33/3 оборота. И круг этот – не замкнут. Даже когда мы просто молчим вдвоем.

Сергей Челяев.