Леонид БЕРГЕР - "Взгляд из-за бугра".

Сидней, 7 августа 2004г., суббота, 11 утра...

В эту минуту сижу я хоть и не на самом чистом песке в Австралии, однако ж - всемирно известного Бондай-бича. Смотрю на северо-запад, в сторону России, лениво вспоминаю улицу Герцена, Измайлово, Архиерейский пруд в Черкизове и одновременно прикидываю: для кого всё это я строчу? Молодняк меня уже не помнит: ведь чтобы вспомнить, нужно сначала забыть, а забыть можно лишь то, что ты когда-то знал...

"Возрастной" середняк мелодии вспомнит точно, голос - может быть, лицо - никогда. Ну, разве что, припомнив Пугачёвские "Рождественские встречи" 1989 года, где я был представлен королевой российской эстрады (мы с нею из одного и того же гнезда, вместе начинали) как бывший артистически-политический изгнанник, а ныне - почётный иностранный гость.

Но давайте тогда сначала и по очереди.

Музыка моего детства началась очень рано, в виде таинственного многозубого чудовища - пианино, утроба которого порождала бесконечную пищу для детского воображения.

Потом были учительницы, гаммы, пионерские песни, сыгранные одним пальцем, и папины довольные глаза. Тогда я благодаря своей, как папе объяснили, "исключительной способности подбирать по слуху" исполнил ему несколько мелодий его молодости, которые он часто нам напевал. Папа у меня австро-польских кровей, и выжил при Сталине только благодаря своему высококлассному закройному мастерству. Хотя в душе он всегда был то певцом, то композитором, а то и изобретателем... Ему сейчас 94, тьфу-тьфу, живёт с мамой здесь, в Сиднее, и частенько вспоминает те годы.

Потом начались славные вехи: ЦМШ, Мерзляковка, Гнесинский институт. Я натужно писал какую-то классическую ерунду и белой завистью завидовал Рахманинову и Равелю: как это они ухитрялись столько много нот втискивать в малый объем, и так гладко всё у них льётся!

Кстати, с Гнесинским институтом, вопреки некоторым слухам, произошла моя следующая история.

Поступил туда сразу после Мерзляковки, я проучился несколько месяцев, после чего начал страшно маяться и почти уж было ушёл... Но тут родители начали сильно давить: хочешь неучем остаться?

Хотя Мерзляковка с её первоклассным преподавательским составом (Блюм, Рукавишникова - Туманина и др.; по гармонии у меня была 5+ , до сих пор зачётка лежит) дала мне серьёзнейшую подготовку, а в Гнесинском, не в обиду будь сказано, у меня постоянно было чувство того, что уже ничему больше не научусь.

В итоге отправился я назад в Гнесинский снова вступительные экзамены сдавать, хотя меня предупредили: второй раз подряд у нас не проходят. Но ведь взяли же! Опять честно продержался два курса. Но, работая при этом уже преподавателем в школе, я чётко понял, что ни перспектива преподавания, ни какая-либо другая консервативная музыкальная деятельность меня уже не интересуют. Только современная, передовая, в основном англоязычная, почти что крамольная в тогдашней России музыка. Она тогда получалась у меня (без ложной скромности!) как ни у кого (да и мало кто пытался) и ставила на уши всё моё существо. Я понял это и решил не терять времени даром, тем более что "Весёлые ребята" уже поджидали меня за углом моей судьбы.Кстати, в детстве по пению у меня была почти шестёрка, но все эти пионерские "Взвейтесь, кострами" и другие песенки начинали уже тогда навевать скуку.

Потом папа купил магнитофон "Днепр" и стал откуда-то доставать в основном иностранную попсу того времени: итальяно, аргентино, индийское и т.п. Я тут же начал имитировать, получалось похоже, даже соседи это заметили.

Неожиданно один из особо состоятельных дружков получил в подарок портативный магнитофон со встроенным радио! И мы вдруг открыли для себя сказочный мир Коротких Волн (когда их не глушили). Элвис, битлы, буги-вуги... Начался торчок, появился английский язык, и все остальные языки для меня сразу отступили. Тут у меня уже стало здорово получаться - ребята сразу поняли, девчата тоже...

От пианино меня уже оторвать было сложно. Папа уже был недоволен: ты что, хочешь стать королём рок-н-ролла? А профессия? А как же классическая музыка?

Но никто никого уже не слушал. Я организовал свой первый "школьный оркестр", заработал первые деньги, жизнь начала брать чёткий курс. И вот тут раздался взрыв, изменивший всё: на одной из гулянок я застукал свою гёрлу со старшим товарищем, целующимися взасос в коридоре. Гёрла была хорошенькая, и я расстроился. Старший товарищ подошёл и говорит: "Леня, не бери в голову, вот лучше, послушай". И даёт мне кассету. А на этой кассете - Рей Чарльз (чтоб земля была ему пухом).

Включил я ее прямо там, на вечеринке и ... улетел навсегда в бездонную вселенную человеческой страсти, эмоций, исторической печали, сокровенного интима, взрывной необузданности и в тоже время джентльменской уверенности и спокойствия. А самое главное - до вожделения возбуждающее сочетание ритма со скользящей, почти неуловимой, бисерной вокальной фразировкой, сегодня классифицирующейся как R&B.

Но я её уловил, эту неосязаемую жар-птицу, которая навсегда увлекла меня за собой в неведомое... Потом были и другие жар-птицы, но такой "первой любви" уже не повторилось.

В итоге, после пары лет серьёзных вокальных тренировок, научившись звучать "по-чёрному" довольно правдиво, что для тех времён было не слыхано (извините, за каламбур), я начал искать аудиторию, "своих слушателей".

Это были 1964-1965-1966 гг. Как раз открылось первое "молодёжное кафе" на Горького, единственное место, где музыкальная "крамола" признавалась как какая-то новая музыкальная форма. Всей кухней там правил (к сожалению, многие фамилии стёрлись, но лица помню очень хорошо) один старший комсомольский и, я думаю, хорошо сверху заряженный, деятель. Плюс известные джазовые музыканты, такие как Игорь Бриль, Пономарёв, Фридкин, Герасимов, Сакун и другие, для которых "молодёжное кафе" уже давно служило очень популярным в Москве и даже Союзе убежищем (попасть туда было практически невозможно).

Они сидели на вечерах нашего нового биг-бита по углам и ядовито улыбались, как бы посмеиваясь над невежественными новыми "дубарями" с гитарами и убогими оргАнами. Хотя в их улыбках при желании можно было заметить хорошо завуалированное недоумение перед новым, коммерческим, желанным и обожаемым, таинственным, но неумолимо надвигающимся поколением музыкальной свободы, энергии и, самое главное, доступности. Поколением, которое явно хотело освободиться от канонов советского музыкального "законодательства". И одновременно, хотя и не без уважения, оставить позади "чрезмерные" интеллектуальные изощрения российского джаза, который сам по сути дела занимался только тем, что пытался с переменными успехами имитировать "потусторонних". Как показала последующая история, подавляющее большинство выехавших на запад джазменов кануло в небытие.